Опубликовано: 27.01.2022 08:51 |
 |
Сегодня, 27 января, - день полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Всё меньше остаётся в Миассе ленинградцев, по воле судьбы оказавшихся в нашем городе. Воспоминания "Блокадного братства" (так бывшие блокадники назвали свою организацию) поистине бесценны…
"Семья у нас была большая, - вспоминала Нина Евгеньевна Павлова. - Бабушка (папина мама), двое её сыновей - 13 и 15 лет (мои дяди), мама, я (полуторагодовалая) и ещё девочка, дочка друзей семьи, - она осиротела, и бабушка взяла её в свою семью. Отец ушёл на фронт и уже в октябре 41-го погиб. Мама стала вдовой в 21 год.
Бабушка моя была начальником отряда ПВО, организовывала работу по тушению фугасных бомб. Как и все, получали мы по 125 грамм блокадного хлеба. Бабушка делила полученный хлеб, раздавала нам по кусочку, а оставшееся прятала и говорила: "Потом!". Рассказывают, что однажды я (мне было около двух лет) встала посреди комнаты и, покачиваясь на тоненьких ножках-былинках, монотонно повторяла: "Дай "потом"! Дай "потом"!". Никто ничего не понял. И только когда бабушка в очередной раз занялась делёжкой хлеба, я протянула руку в сторону спрятанных кусочков и снова совершенно отчетливо произнесла: "Дай "потом"!". И стало ясно, что я просила хлеба. Но слово "хлеб" никогда в семье не произносилось, поэтому для меня "потом" и означало "хлеб".
…Когда начиналась бомбёжка, 13-летний "дядя" хватал на руки меня, завернутую в одеяло, и стремглав несся в убежище. Однажды осколок попал в край одеяла, "дядя" испугался, оставил меня во дворе, а сам убежал. Соседка сообщила бабушке, что её внучка лежит в развёрнутом одеяльце и не подаёт признаков жизни... К счастью, я осталась жива, но последствия этого случая позже отразились на моём здоровье в виде неожиданных обмороков...".
А вот что рассказывала о себе Анна Семёновна Утробина:
"Родилась я в Башкирии, в деревне Поляковка. В 1942-м году окончила 10-й класс. Меня и моих одноклассниц вызвали в сельсовет. "Хочешь на фронт?" - спрашивают. "Нет, - говорю. - Не хочу". "А если надо будет, пойдёшь?". - "Если надо - пойду". Прошли мы медосмотр, получили обмундирование, погрузились в эшелон и поехали. В Свердловске нас в течение месяца обучали на связистов, а потом послали на Ленинградский фронт, на аэродром. Я работала шифровальщиком.
Бомбёжек мы боялись: вместе с бомбами фашисты сбрасывали стальные рельсы и металлические баки - грохот стоял страшный. Выдержать это было психологически нелегко. Выдержать смогли не все.
Как-то вечером одна из наших девушек подала мне конверт: "Положи под подушку, утром прочтёшь!". Ночью не спалось. Вспомнила про конверт. Дай, думаю, прочитаю - раз это мне, так зачем ждать до утра?.. И прочитала: подруга писала, что жить так больше не может, поэтому приняла решение покончить с собой. Помешать мы ей не успели. В письме родным сообщили, что их дочь "погибла смертью храбрых, выполняя боевое задание".
Кормили нас сначала неплохо, тушёнка американская была, каша. Но потом продукты кончились, а фашисты не давали возможности советским самолётам сбросить нам продукты. Стали есть отруби, жмых. Снег растапливали в котелке, а он был красный от крови...".
"Бомбили Ленинград по ночам, - вспоминала Шарлотта Петровна Кроневальд. - Мама надевала на меня много-много платьев и кофточек, на шею вешала мешочек с моими документами... Днём фашистские лётчики сбрасывали на город листовки. Текст одной из них я помню до сих пор: "Ленинградские дамочки, Не копайте ямочки, Приедут наши таночки, Зароют ваши ямочки".
"22-го июня 1941 года, - а это уже воспоминания Татьяны Евгеньевны Макаровой, - мы с отцом весь день провели Ботаническом саду. По пути домой обратили внимание на большие толпы людей, некоторые плакали. Так мы узнали, что началась война - уже бомбили Киев. Я в то время подумала: "Где Украина и где мы - это далеко. Наши войска не допустят врагов до нас". Отец тоже говорил, что фашистам "дадут прикурить" и они убегут, что эта война не будет долгой. Но... На второй или третий день в магазинах начали исчезать кондитерские изделия, затем мука, крупа, консервы и всё остальное. Остались только перец, соль и горчица в пачках. Все магазины, кроме хлебного, закрылись. Мы же с отцом, уверенные в скорой победе, никакого запаса не сделали.
В городе ввели карточную систему на продукты. Сначала давали 400 грамм хлеба на человека, в августе - уже 250 грамм, а потом перешли на паёк в 125 грамм. Такой хлеб не имел корочки, как сейчас. По вкусу он напоминал рыбный паштет, но запах хлеба сохранялся. Надо было искать еду. Мы делали железные лопаточки, скоблили ими кору. Сушили её, перемалывали через мясорубку, размачивали свой паёк хлеба, смешивали с сухой корой и пекли маленькие лепёшки размером в пять копеек.
Затем мы придумали другой способ. На городской свалке мы собирали кожаную обувь, особенно из свиной кожи, подошву сжигали, а верх долго вымачивали в воде, резали как лапшу, варили с уксусом и ели - было вкусно.
Однажды утром я пошла за хлебом и вижу: дают горчицу по две пачки в руки. Из горчицы придумали делать лакомство. Вымачивали, несколько раз сливая воду, затем ставили варить, а как только она начинала кипеть, бросали чайную ложку питьевой соды. Горчица сворачивалась от соды, её надо было процедить. И получался настоящий "омлет".
Гул бомбёжки до сих пор стоит в ушах. По субботам при налёте сбрасывали маленькие листовки, где было написано: "Спите, матрёшки - не будет бомбёжки!". "Граждане Ленинграда! Доедайте свои бобы и ложитесь в гробы!".