Говорят, у войны не женское лицо. Да так ли это? Два лица у войны: рядом с суровыми мужскими - лица их жён, дочерей, матерей, сестёр, подруг.

Жительница Миасса Вера Васильева, круглолицая, русоволосая, совсем девчонка, незадолго до войны поменявшая девичью фамилию на мужнину (Червонцева), в "сороковые роковые" трудилась в литейном цехе УралЗиСа. Вот что рассказала нам когда-то Вера Фёдоровна:

- 22 июня 1941 года мы были в гостях у тёти. Брат двоюродный овдовел, и мы хотели за него сватать невесту. А невеста-то мужу моему родня. Вот сидим у них, тётка Нюра испекла огромный пирог с рыбой. Афанасий (брат) был весёлый такой. Выпили немножко. А у них "тарелка" висела. Кто-то крикнул: "Послушайте, что-то тревожное говорят..." Мы замолчали. "Работают все радиостанции Советского Союза! Слушайте, слушайте, враг вероломно напал на нас, границу прорвали в некоторых местах, бомбят уже Киев..."  И наш Афанасий как схватился за голову, как заплакал: "Всё, мама, вот меня и женили!"

- Прибежал племянник: "Вера, айдате скорее в клуб, дядю Ваню на фронт провожают!"  Мы и побежали с ним. Народу много: кто на лошадях приехал, кто так. Брат Ваня нас поджидал. Я подбежала к нему, обняла, а он красивый такой, чернобровый. "Лёленька, что ты плачешь? На смерть меня, что ли, посылаешь?" Тут и жена его подоспела: "Ваня, только вернись! Хоть без руки, хоть каким вернись, только пусть голова будет!" И пока их на машину грузили, всё просила: "Вернись!" А он как ушёл, письма два прислал и всё. Похоронка пришла - не верит. А после прислал Ванин товарищ карточки, что были, и пишет: "Ваш муж, когда в бой собирался, всё напевал: "Не вешайте нос, товарищи одной команды, не знай, кого из нас вперёд убьют".  Что за песенка такая, не знаю. Смерть его была мгновенной: пуля попала прямо в голову. Думали, отец с ума сойдёт, он же его вырастил. Не ел, не пил и только всё спрашивал: "Еленушка, так за что же Ванюшку нашего убили? Ведь он даже курицы не обидел..." Вот у него одни эти слова и были... Один мой одноклассник говорил на прощанье: "Завтра, Верушка, я пойду на фронт. Обидно, я ведь даже ещё ни с кем не дружил".

- Перед войной я пошла работать в артель "Трудобувь". Шили бельё постельное, наволочки, простыни, учились шить нижнее бельё мужское. А как война началась, сделали тех, у кого машинки дома были, надомницами. Стали рукавицы, патронташи да подсумки шить. В первую же зиму послали лес рубить и девчонок, и старух, и солдаток. Привезли в первый раз, мы спрыгнули вниз - и по пояс в снегу. Зима та снежная была да морозная. Березку пилят, кричат: "Верка, уходи, берёза в твою сторону!"  И тут же ветками меня прикрыло. Они берёзу оттаскивают, а я лежу в сугробе и хохочу.

- Летом поехали в колхоз на посевную. Приходилось и железную дорогу строить (там, где сейчас мебельная фабрика). Песок носилками таскали, кочки выдирали, разгружали рельсы - по три человека за одну берёмся и тащим! А как в город вернулись, глядим - там уже полный склад навезли с фронта: обувь всякая, валенки, шинели, фуфайки... Их мы сортировали, кровавые отмачивали в речке, стирали, сушили и снова отправляли в трудармию.

- В 1943-м вышел приказ Сталина, чтобы девушек, кому 20 лет исполнилось, на фронт посылать. Объявление мы с подружкой прочитали, взяли свои паспорта и пошли на учёт вставать. Пожилой дядечка посмотрел на нас и говорит: "Девчонки, вам ещё нет двадцати лет. Идите на завод, очень там руки ваши нужны". Пришли мы на завод. Нам предлагают: "Выбирайте, где больше нравится!" Повели по всем цехам, везде маслом пахнет. А последний цех остался - литейный. Как раз перерыв был, всё в цехе продуло, воздух свежий, чистый, маслом не пахнет... "Давай, Дуся, - говорю, - здесь останемся!" Над нами потом мужики-работяги смеялись: "Устроились, мол, по блату, выбрали по желанию!" Но я не жалею. Я полюбила этот цех.

- Сначала поставили на сборку. Когда научилась хорошо работать, говорю: "Хочу на станке учиться!" Поставили на станок. Стала формовать переднюю крышку блока. Работали по десять часов. Делали по две нормы, денег много зарабатывали, но сумму не скажу, не помню… Сначала военный налог платили, облигации подписывали. Хлеба давали один килограмм, а если норму выполнишь, то получишь ещё сверх того 100 граммов хлеба и 50 граммов шпига. Этот шпиг я сроду никогда не ела. А хохлы, что с нами работали, кричат: "Верка, ешь!" Ну, я нос зажму и жую.

- Хорошо мы работали. Бывало, палец сшибёшь где-нибудь, поранишь - к врачу не обращались: формовочной земли приложим, и всё хорошо заживёт. Выходные были два раза в месяц, первого числа и 16-го.

- Однажды я помылась после смены, бегу на остановку. А там народу уже много собралось, и проводник вдруг объявляет: "Товарищи, поезд не пойдёт, идите пешком, случилось большое несчастье: между автозаводом и вокзалом на повороте произошло крушение". Все в слёзы. Пошли по рельсам, а ноги не шагают - устали, да ещё такая весть страшная. Подходим. Кругом оцепление из грузовых машин, нас туда не пустили.

- Самое главное, что я вам скажу: какие-то мы были все весёлые. Встанет у нас в цеху земледелка или компрессор, или свет погаснет - уже поют. В вагон зайдём - кто сидит, кто стоит, а всё равно поют.

- В старом городе на площади на столбе висел репродуктор. Каким-то образом люди узнавали, что будут передавать новости, и сходились - хоть там дождик, хоть что. Стоят, слушают, плачут. Особенно, когда наши сдавали города. А уж потом, ближе к победе, стали радоваться. Как узнаем, что Сталин будет выступать, бежим слушать. Когда враг к Москве подходил, он нас подбадривал: "Держитесь! Работайте!" И мы из кожи вон лезли, потому что знали: топчут нашу страну!  Потом, когда война кончилась, Сталин всех с победой поздравил. Сказал, что будем добиваться довоенного уровня жизни, и всего хорошего нам наговорил. И мы ему верили. Не писал приказов, а сразу сообщал народу: военный налог отменяется. Цены снижались тогда без конца. Слушаем Сталина и радуемся, пляшем. Мне обидно, что сейчас всё это топчут. Пусть много у него было всего, но нам он был дорог.