В Миассе мыли и моют золото. Теперь драга грызет дно золотоносной реки, выбрасывает тонны ила и песка, извлекает золото. Прежде мыли старатели, которых называли "руднички", иногда добавляя "шмоть". Добыча металла была тягучим ремеслом их жизни, в котором правили азарт и надежда. До субботы бросали руднички на станки золотоносную землю и качали воду на желоб насосами, едва достойными этого названия. Вечером в субботу на телегах ехали в Миасс, прихватив и насосы, чтоб не уперли. Ехали заросшие, перемазанные в земле и глине. Синими дымами дышали на задах прокопченные бани. Распаренные золотари, хватив стаканчик, шли в золотоскупку.

    Аркадий Петрович Вяткин, внук революционера, рожденный в пролетарском Златоусте, бывший кавалерист армии Буденного, приехал с семьей в мещанский Миасс и поселился на Советской улице.

    Золотоскупка, холодное здание в центре города, жалила и заражала обывателей тощим азартом. Обыватели заглядывались в цельные бездонные стекла, на которые накатывались на ночь железные жалюзи. Начищенная латунная труба под окнами блестела, как само золото. Из глубины манили нереальные вещи, в глубине воронело ружье за двадцать пять рублей, которого в других местах не купить и за тысячу. Продукты были - тогда, когда издерганные бдением и неизвестностью люди писали мелом номера на рукавах, ночи простаивали в очередях.

    Аркадий Петрович без памяти любил оружие и коней. В Миассе он не мог найти работы. Напилочному заводу требовался токарь, но он не умел работать на токарном станке. Безработица настигла его, верящего в скорую и неизбежную коммуну.

    В золотоскупку ты не суйся со своими деньгами - засмеют. Сюда ходят с бонами. Боны - это золото, а деньги - бумажки, которые ты можешь повесить на гвоздь.

    Старатели в картузах с блестящей пуговицей, в сюртуках с частым рядом таких же, в сапогах мелкой гармошкой - высший золотарский шик - шли и плевали семечки на мостовую. "Ой, кум, что намыл?" - "Две граммки". - "Достал... А я всего семь спичек".

    Худой, безногий, никогда не улыбающийся приемщик, отгороженный от мира несокрушимыми стеклами, взвешивал металл неторопливо и точно, отстригал боны, как железнодорожные билеты. Грамм золота - рубль десять. За такой рубль давали в хорошие времена двадцать пять советскими. Когда с продуктами становилось туго, курс подскакивал до сорока.

    В небольшом коммунальном доме по Советской не было богатых людей. Примус тут считали роскошью. Иссохшая богомолка Марковна ела одной ложкой несколько десятилетий, и ложка стерлась наискось в месте соприкосновения со ртом. Там ели хлеб, который пекли сами, и покупали в день литр молока на четверых. Сколько радости было от этого молока, сколько радости изливало невообразимое солнце на плоские камни двора.

    Дети шумели во дворе, прыгали и веселились, пока не вставала на крыльце, подбоченясь, могучая бабушка Онисья Наумовна и не возникала рядом с ней скорбная Марковна, лишь вполовину ее, вычерненная одеждой, вечной нищетой и хождениями в церковь. Дети исчезали вмиг и неизвестно куда, а Марковна источала им вслед сладострастную злобу.

    Аркадий Петрович, чьей тещей была Онисья Наумовна, решил попытать счастья и завел жаломейку, которая была еще примитивнее, чем простой станок. Он поставил шалаш на озере Кошкуль, стал там жить с женой и маленькой дочерью. Но ему не везло. Когда пришла осень и горы вокруг озера пошли великолепными бледными красками, он отправил жену и дочь в Миасс.

    Потом Аркадий Петрович наткнулся на самородок в полмизинца. Он купил для начала мешок муки. Онисья Наумовна, целый день поднимавшая кирпичи на стройке, одобрила: "О, крупчатка!" Еще одна радость пришла в коммунальный дом.

    А бритоголовый кавалерист походил по комнате, напевая любимый марш "Мы красные кавалеристы, и про нас...", и устроился комендантом в Отдел главного политического управления.

    - Ты слушай товарища Сталина, - говорил он жене. - Скоро придет время, когда у каждого будет крупчатка, хоть завались.

    И весь светился от этой святой веры. Блестели его глаза, блестела бритая голова. Он был весел, хотя жена его, верующая в Христа, не разделяла его восторгов.

    - Как же! - возражала она. - В песне-те поют: весь мир разрушим...

    А он любил коней, любил оружие, и на новой работе ему выдали замечательный наган. И не его дело было мыть золото, хотя его мыли еще и после войны, до тех пор, пока не установили драгу и рудничкам-частникам стали давать за золото вместо бон бумажные деньги.